Паровозы в прозе Андрея Платонова

В статье "Ложное солнце" ("Чевенгур" и "Котлован" в контексте советской культуры 1920-х годов) М.Золотоносов рассматривает одну из главных особенностей прозы Платонова: это, по мнению автора, использование, наложение сразу двух культурных кодов при описании явлений, событий — мифологического и современного (социально-политического, конкретно-бытового)[1]. Следует несколько уточнить данное определение уникальности прозы Платонова. Рассмотрение творчества писателя именно в контексте его времени показывает, что революционно-утопический дискурс неизменно использует архаические схемы, мифологемы, мотивику, метафорику[2]. Поэтому "просвечивание" архаической семантики сквозь современную революционную идеологию для авторов, работающих в утопической парадигме и придерживающихся тематического комплекса разрушения старого и создании нового мира, нового человека, не только типично, но и неизбежно[3]. При анализе прозы А.Платонова для нас важным будет именно линия создания нового, сознательного человека и мифологизм освещения антропотехники в мире писателя.

Возникновение мотива паровоза в творчестве Платонова вообще[4] связано в первую очередь с увлечением революцией и ее лозунгами: "...позже слова о революции-паровозе превратили для меня паровоз в ощущение революции"[5]. Интересно, что собственно революцию Платонов воспринимает как царство пролетарского сознания и науки, но в терминах и языке если не мифологии, то христианства. "У раннего Платонова ярко выражены представления о революции как о царстве духа"[6], это прежде всего "эпоха возрождения духа человеческого во всех его проявлениях"[7], утопические города Платонова (например, "Невеста" в "Рассказе о многих интересных вещах") напоминают стремление к Новому Иерусалиму. С другой стороны платоновская "идеология" строится в духе, как уже неоднократно было отмечено, философских положений Н.Ф.Федорова, революционных поэтических деклараций Гастева и идей Пролеткульта. До 1926 года Платонова можно назвать приверженцем таких идей того времени, как машинизация человека, преобразование мира, отрицание сексуальности, бессмертие человека. Рождение нового человека, по Платонову, должно произойти после отказа от телесного низа, от сексуальности, от женщины, когда половая энергия человека "хлынет в голову", чтобы заработала человеческая мысль, наступило царство сознания, преобразовался бы мир, и человек обрел бы бессмертие. Но женщина у раннего Платонова не обязательно только "воплощение сексуальности", как пишет С.Семенова, и "могущественное орудие природного эроса": очень часто параллельно с лозунгом отречения от женщины встречаются и своеобразные гимны ей: "... в женщине живет высшая форма человеческого сознания — сознание непригодности существующей вселенной, влюбленность в далекий образ совершенного существа — сына, которого нет, но который будет, которого она уже носит в себе, зачатого совестью погибающего мира, виноватого и кающегося.

Женщина перегоняет через свою кровь безобразие и ужас земли"[8]. Здесь (и во многих других подобных фразах) женщина воспринимается исключительно в духовном аспекте, как "Каспийская Невеста" из уже упоминавшегося "Рассказа о многих интересных вещах"[9]. В ранних же платоновских статьях основная помеха царству сознания (духа) — пол. "Для буржуазного мира прошлого характерны чувства, инстинкты и религия, для будущего мира коммунизма — сознание и наука (...). Скоро "сознание победит и уничтожит пол и будет центром человека и человечества". Этот интеллектуальный переворот не только влечет за собой уничтожение пола, но также уничтожение смерти"[10]. Идея отказа от половой жизни ради бессмертия восходит как к Федорову и его "Философии общего дела", так и к милленаризму[11].

Кроме того, важным моментом в переустройстве мира становится его машинизация, преследующая "две взаимоисключающие цели — с одной стороны, повышение производительности труда, с другой стороны, духовное развитие человека"[12]. "Ранние статьи Платонова вдохновлялись богдановской идеей переустройства мира посредством организации и требованиями машинизации общества и регламентации индивидуальной жизни, выдвинутыми в работах А.Гастева"[13]. У Богданова была воспринята идея об организации природы усилиями человеческого разума[14]: для Платонова именно мысль способно "переустроить вселенную": "Тут нужно свирепая, скрипящая, прокаленная мысль, тверже и материальнее материи, чтобы постичь мир, спуститься в самые бездны его, не испугаться ничего, пройти весь ад знания и работы до конца и пересоздать вселенную"[15]. Соответственно и основной принцип "новой вселенной" — есть сознание: необходимо "взорвать вселенную в хаос и из хаоса сотворить иную вселенную — без звезд и солнц, — одно ликующее, ослепительное, всемогущее сознание, освобождающее все формы и строящее лучшие земли"[16].

Воплощением мысли, сознания, способом переустройства мира становится машина[17]: "Но тогда моя машина — пасть, в которой может исчезнуть вся вселенная в мгновение, принять в ней новый образ, который еще и еще раз я пропущу через спирали мотора"[18]. В Пролеткульте машина воспринимается как универсальное орудие преобразования мира. Она преодолевает историю, устремлена в будущее, в высь, в пространство. Возникает пролеткультовский принцип человека-машины и, соответственно с этим, положение о том, что любовь к машине выше как к более совершенному устройству, чем любовь к отдельному человеку. Лабораторное, искусственное, просчитанное взращивание новой личности мыслится по тому же принципу, что и управление машиной[19].

За идеологической базой Платонова, строящейся на усвоенных и переработанных идеях революции, просвечивают архаические схемы. Мы постараемся показать это на мотиве паровоза (машины) в прозе писателя.

Основная семантизация паровоза в прозе Платонова происходит через соотнесение с 'женским', причем одновременно это и отношения оппозиции и эквиваленции.

Это, прежде всего, постулируемая "сознательными" героями необходимость отказа от женщины, семьи ради того "чтобы ездить на паровозе исправно" (машинист-наставник в "Чевенгуре": "нужно сначала жену бросить, все заботы из головы выкинуть, свой хлеб в олеонафт макать — вот тогда человека можно подпустить к машине, и то через десять лет терпения!" [20].

Четко прослеживается у Платонова (в написанном до 1926 года) превосходство паровоза над женщиной, предпочтение одного другой. Это проявляется и в репликах персонажей (осуждение того же машиниста-наставника: "Он тут с паровозом как с бабой обращается, как со шлюхой какой!"[21], и в развертывании повествования.

Традиционный зачин рассказа (повести) смертью жены (родственников, отца с матерью) или добровольный уход от них ведет к обретению героем паровоза, возможности "понять" его. Исключительно герой-одиночка может "исправно", как говорит Платонов, ездить на паровозе: Фома Пухов из "Сокровенного человека", Захар Петрович из "Происхождения мастера", Левин из "Бессмертия" и другие. Машинист Мальцев из рассказа "В прекрасном и яростном мире" возвращается к своему дому, у которого ждет его жена после того, как он потерял паровоз (ослеп). Федор из "Фро" также меняет свою жену на паровоз; Сербинов в романе "Чевенгур", услышав голос паровоза, отвлекается от Софьи Александровны и проникается к ней равнодушием. Очень показательна фраза Полуторного (одного из героев рассказа "Бессмертие") в ответ на решение пристроить к делу его жену, надоедавшую ему разными просьбами:

" — Ну, теперь я вдарю по труду, Эммануил Семенович! Теперь я вручную вагоны буду катать, раз баба мне сердце не травит!"[22] (то есть буквально — 'стану паровозом'[23]). В этих и других текстах прослеживается взаимозаменяемость и предпочтительность паровоза перед женщиной. В этих поворотах сюжета и отношении к паровозу / женщине героев Платонова, вероятно, можно видеть частное проявление в платоновской идеологии популярных для автора положений о необходимости отречения от пола, от сексуального и сублимации половой энергии в трудовую: например, ранние рассказы Платонова "Сатана мысли", "Потомки солнца", "Лунная бомба", "Маркун". "Все эти герои [Вогулов, Маркун, Крейцкопф] осуществляют деятельность космического характера, которая затрагивает самые фундаментальные, самые первоосновные законы и начала бытия"[24], и становятся способны на это только после краха личной жизни[25]:

Я сердце нежное, влюбленное
Отдал машине и сознанию[26].

Вместе с тем семантика мотива паровоза у Платонова находит свою основу в мифопоэтической эквиваленции женщины и паровоза. Паровоз идентифицируется как 'материнская утроба': "В вагоне было не чисто, но тепло и как-то укромно" ("Сокровенный человек"); "Механик влез в будку одной холодной машины, сел у котла и задремал, истощенный собственным счастьем, обнимая одной рукою паровозный котел, как живот всего трудящегося человечества, к которому он приобщился" ("Фро"). Машина и паровоз в частности воспринимается как 'способное рождать'[27]: об этом свидетельствует и правомерное в прозе Платонова соотнесение паровоза с пароходом[28]: оба как транспортное средство соотносятся с 'женской утробой', за счет чего паровоз (помимо актуализации внутренней формы слова) соотносится с 'духовными перевоплощениями', с выходом в 'трансцендентное'[29].

Паровоз и женщина уравниваются функционально — паровоз, как и женская утроба дают новую жизнь, но женщина рождает биологическую смертную особь, а паровоз, езда в паровозе, катастрофа есть перерождение духовное, рождение сознательного человека. У Платонова актуализируется внутренняя форма самого слова "паровоз" — перевозчик 'пара' / 'воздуха' / 'духа', в отличие от женщины-тела (см. у Фарыно: "у Мандельштама в "Концерте на вокзале" или у Пастернака в "Охранной грамоте" "паровоз" однозначно прочитывается как 'везущий пар' или 'везомый паром' и соотносится с архетипом психопомпа, 'перевозчика душ'[30]).

Это объясняет то, почему паровоз напрямую связан с будущим "новым миром": "Ворота депо были открыты в вечернее пространство лета — в смутное будущее, в жизнь, которая может повториться на ветру, в стихийных скоростях на рельсах, в самозабвении ночи, риска и нежного тела точной машины"[31]. Связь машины (железной дороги), смерти и перерождения эксплицирована также в стихах в прозе Гастева[32], и в основе своей обнаруживает тот же "мифологический сценарий".

Важно, что паровоз уравнивается отнюдь не с "любой женщиной вообще", это девушка, невеста, а отнюдь не "баба", "шлюха какая": "Паровоз никакой пылинки не любит: машина, брат, это — барышня... Женщина уже не годится — с лишним отверстием машина не пойдет..."[33]. В свете уже написанного о чрезвычайно важном для Платонова образе Невесты паровоз в этой системе удивительным образом коррелирует со многими составляющими именно этого образа: "В то время как половая любовь крадет у мужчины душу и необходимую для спасительного будущего энергию, чудесная духовная невеста служит ему как "царица" и проводница в будущее"[34].

Моментом рождения нового человека становится катастрофа паровоза. Эти катастрофы очень частотны в прозе Платонова ("В прекрасном и яростном мире", "На заре прекрасной юности", "Среди животных и растений", "Жена машиниста" и др.). Интересна одна частая деталь развития сюжета: характерно, что "сволочь", виновная в том, что произошло, не остается на паровозе в момент крушения, то есть не имеет возможности переродиться (см., например, рассказ "На заре прекрасной юности"). Паровоз оказывается мчащимся навстречу верной гибели, за которой должна последовать и смерть людей. Инициацию претерпевает лишь главный герой, спасающий паровоз либо остающийся на нем в момент крушения, отрекающийся от себя ради других, берущий на себя управление паровозом и получающий при этом бессмертие: "Она долго и терпеливо болела, но умереть не могла, — Ольга выздоровела, стала жить и живет до сих пор" ("На заре прекрасной юности"). Интересно, что она оказывается также и матерью, не родив ребенка (своего рода "непорочное зачатие"). Происходит воскрешение из мертвых, сопровождающееся обретением сознания.

В результате крушения герой-машинист получает травму (Ольга в "На заре прекрасной юности", Сергей Семенович в "Среди животных и растений"), но в качестве результата катастрофы может выступать и слепота: см. рассказ "Машинист Мальцев": Мальцев слепнет, ведя паровоз во время грозы. Слепота здесь выступает как символ спуска в ад, с пребыванием в мире мертвых, обретение ее вновь на паровозе вместе с обретением способности управлять им — воскресение, обретение сознания. Таким образом, машинист переживает цикл инициации, необходимый для выполнения этой работы.

Фактически сюжетная схема выглядит примерно так: Одиночество (вынужденное или сознательное) — Путь (Паровоз) — Катастрофа (Смерть) — Воскресение (Бессмертие).

Таким образом Платонов находит путь достижения искомого бессмертия, краеугольного камня концепции Федорова, в отречении от пола, от тела, от личности ради любви к людям и паровозам, которые для писателя являются воплощением "плоти, души и труда миллионов людей, живущих за горизонтом", и герои Платонова "чувствуют их больше, чем пару друзей, чем любовь к женщине" ("Бессмертие"). Момент противопоставленности женщины и паровоза становится принципиально важным. В этом элементе структуры платоновского мифа нашла выражение позиция писателя о том, что преодолению человеком личностного мешает пол и семья. Будучи привязан к телесному, к женщине, к семье, к себе герой не может обрести сознание и получить бессмертие. Кровные узы в идеале подменяются общечеловеческим братством, а любовь к женщине — любовью к паровозу, который наделяется женскими функциями рождения, но в более возвышенном — духовном аспекте[35].

Можно говорить об идее спасения людей от смерти с помощью двигателя[36] как сюжетном стереотипе Платонова. Паровоз оказывается включен в парадигму разнообразных "двигателей" (спасительных сооружений) как вариант мифологического "корабля спасения", ковчега ("корабль", "двигатель", "электричество" и др.), с помощью которых может быть достигнуто бессмертие, ликвидация "небратства" и всеобщая сознательность. Основой сюжетного стереотипа прозы Платонова становится архаичная мифологическая схема, согласно которой герой должен пережить умирание-воскресение, чтобы стать другим, измениться. "Корабли спасения", т.е. в том числе и паровоз, переносят героя из одного состояния в другое, а не только из одного пространства в другое, выполняют функцию психопомпа. Это и объясняет эквиваленцию женщины и паровоза.

Таким образом, идеология находит свое решение, форму своего выражения в мифологических взаимозамещениях.

Хотелось бы отметить еще один интересный момент — это устойчивая связь паровоза и звука, голоса, песни. Платоновские паровозы — это поющие или плачущие паровозы ("Свисток паровоза, тонкий, далекий, разрываемый ветром движения, раздался в лесах и тумане, как жалобный голос бегущего человека"; "Сергей Семенович приуныл в этих домашних условиях. Он воображал себе дальние курьерские поезда, свет электричества за шторами вагонных окон, радостную музыку, играющую внутри поезда, которую он слышал иногда"; "При замедленном ходе скорых поездов или "Полярной стрелы" Сергей Семенович успевал иногда расслышать радио или патефон, играющие в поезде. Несколько секунд он вслушивался тогда в мелодию, не обращая внимания на прочий шум, и успевал насладиться музыкой"[37]). Звук, песня выступает в платоновском рассказе как толчок к перерождению, как предвестник его, и выполняет ту же функцию, что и катастрофа. В рассказе "Старик и старуха" старик слышит голос паровоза, что ведет к зачатию ребенка, устройству на работу и смерти старухи.

После 1926 года осознание человека как предназначенного к перерождению через революцию-паровоз и отречение от пола и личностного подвергается сомнению, и оценочное превосходство паровоза над женщиной корректируется (нейтральность рассказа "Фро" в этом отношении). В рассказе "Жена машиниста" любовь к паровозу осознается как неверно направленная, и переносится на механика, виноватого в катастрофе — чтобы их избежать в дальнейшем, жене машиниста предлагается полюбить его в качестве приемного сына.

Помимо того, выясняется невозможность устроения жизни по принципу машинизации человека: "Я раньше думал, что революция — паровоз, а теперь вижу, нет". Здесь делается еще более очевидным противостояние паровоза и человека вообще: собираясь делать детскую качалку, Захар Петрович в "Чевенгуре" думает: "Где бы это рессорного железа достать помягче? У нас ведь нету — у нас есть для паровозов"[38]. Происходит отход Платонова от принципов Пролеткульта; "временный этический парадокс"[39], когда любовь к машине выше, ценнее, достойней любви к отдельному человеку, терпит крах.

[1] Золотоносов М. "Ложное солнце" ("Чевенгур" и "Котлован" в контексте советской культуры 1920-х годов) // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 280-281.

[2] См. статью С.Гончарова и О.Гончаровой "Маяковский и утопическое сознание": "Революционно-утопическое сознание воспроизводит один и тот же "мифологический сценарий" (М.Ласки) в различных эпохах и художественных системах. Поэтому сопоставление текстов Маяковского с древнейшими традициями обнаруживает сходный "словарь" или топику разрушения "структуры бытия", которая в утопическом сознании предваряет топику изображения идеального времени и пространства" ["Маяковский и утопическое сознание" (тезисы) // Wlodzimierz Majakowski i jego czasy. Seria "Literatura na pograniczach" # 6. Warszawa, 1995. C. 116]. Это воспроизведение архаики в утопическом дискурсе, естественно, можно обнаружить не только у Маяковского, но и у других поэтов революции. Мы попробуем продемонстрировать описанную закономерность на примере одного мотива Платонова.

[3] См.: Утопия и утопическое мышление. М., 1991; Гончаров С., Гончарова О. Маяковский и утопическое сознание.

[4] Подробно рассматривать автобиографический аспект, важный в плане возникновения этого мотива именно как паровоза, конкретизации пролеткультовского более или менее абстрактного понятия "машины", мы не будем. Необходимо лишь отметить еще раз, вслед за многими исследователями, писавшими о значении именно автобиографии в творчестве Платонова (жизнь отца, работа самого писателя), что паровоз наравне с электричеством и орошением важен в связи с работой Платонова в качестве инженера и др. (см.: Лангерак Т. Андрей Платонов: Материалы для биографии. Амстердам, 1995, работы Шубина и др.).

Многое может сказать отрывок из видимо автобиографического рассказа Платонова 1946 года "Житель родного города": "Однажды всю ночь неприятель взрывал цех за цехом паровозоремонтный завод имени Дзержинского (...). Каждый день и каждую ночь художник Коншин ощущал, как с умерщвлением Воронежа по частям отнимается у него жизнь. Особенно ему стало страшно после разрушения завода Дзержинского: на этом заводе работал его отец, там же, в малярном цехе, работал в молодости и сам Коншин.

С этого завода началась новая история Воронежа и всей области, потому что на заводе имени Дзержинского — тогда железнодорожных мастерских — образовался некогда очаг рабочего революционного движения" (Платонов А. Избранная проза. Старик и старуха. Мюнхен, 1958. С. 191).

[5] Это соотнесение революции со средствами передвижения вообще типично для идеологем и лозунгов первых лет революции (см. также сравнение с пароходом, Ленина (Сталина) — с Великим Кормчим и т.п.).

[6] Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и "Чевенгур" А.Платонова // Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С. 270.

[7] Платонов. К начинающим пролетарским писателям // RL 23(1988), # 4-5: 489).

[8] Платонов А.А. Душа мира // Цит. по: А.Платонов. Исследования и материалы. Воронеж, 1993. С. 15).

[9] Вероятно, здесь имеет значение и роль, приписываемая женщине. Если при отказе от сексуальности женщина вопринимается исключительно как "жена", то в ином контексте, если она играет роль "матери", отношение меняется на положительное, "матерью" можно восхищаться. Как пишет Н.Корниенко, "мотив возвращения от "ненужной жены" к "детской матери" — ключевой (...) для Платонова" [Н.Корниенко. "Страна философов" (Сомнения и откровения Фомы Пухова) // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 242].

[10] Лангерак Т. Андрей Платонов в 1926 году // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 194-195.

[11] См.: Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и "Чевенгур" А.Платонова // Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С. 269.

[12] Лангерак Т. Андрей Платонов в 1926 году // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 210.

[13] Толстая-Сегал Е. Идеологические контексты Платонова // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 53.

[14] См.: Малыгина Н.М. Художественный мир Андрея Платонова в контексте 1920-1930- годов. АДД. М., 1992. С. 15.

[15] А.Платонов.Собрание сочинений.Т 1. С. 36 ("Потомки солнца").

[16] А.Платонов. Собрание сочинений. Т. 1. ("Потомки солнца").

[17] "Техника в платоновском мире — одно из важнейших средств приближения к Идеалу" [Савельзон И.В. Структура художественного мира А.Платонова. М., 1992. АКД. С. 10].

[18] А.Платонов. Собрание сочинений. Т 1. С. 27 ("Маркун").

[19] Впрочем, у Платонова человек тоже "делается": "Я забыл сказать, что кроме поля, деревни, матери и колокольного звона я любил еще (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машину, поющий гудок и потную работу. Я уже тогда понял, что все делается, а не само родится, и долго думал, что и детей где-то делают под большим гудком, а не мать из живота вынимает" [Платонов А. Голубая глубина. Краснодар, 1922. С. VI]. Собственно, и "в подходе Платонова к проблеме увеличения творческой энергии личности сказалась механистичность его понимания человека как целостной энергетической системы, что отчасти объясняется влиянием на писателя пролеткультовского принципа человека-машины" [Малыгина Н.М. Идейно-эстетические искания А.Платонова в начале 1920-х голов ("Рассказ о многих интересных вещах") // Русская литература. 1977. № 4. С. 164].

[20] Платонов А. Чевенгур. М., 1989. С. 36.

[21] Там же, с. 37.

[22] "Бессмертие" // Литературный критик. 1936. № 8. С. 168.

[23] Очень важен еще один момент, актуализированный в этой цитате: это соотнесение с паровозом человека вообще: сознательный человек может "быть паровозом": например, муж Фро Федор ("По ночам Фрося часто тосковала, что она только женщина и не может чувствовать себя микрофарадой, паровозом, электричеством, а Федор может" [А.Платонов.Собрание сочинений. Т. 2. С. 138], маленький Саша Дванов ("... возвращаясь с работы, Саша воображал себя паровозом и производил все звуки, каике издает паровоз на ходу" [Чевенгур. М., 1989. С. 62] , Захара Петровича называют именем "Три Осьмушки Под Резьбу", и оно нравится ему больше крестного: "оно было похоже на ответственную часть любой машины и как-то телесно приобщало Захара Петровича к той истинной стране, когда железные дюймы побеждают земляные версты" (Чевенгур. М., 1989. С. 54). Лучшая похвала звучит в рассказе Платонова "Бессмертие":

"— Слушайте, Эммануил Семенович, если вы искалечите себя на Перегоне, я взыщу, как за порчу тысячи паровозов" [Бессмертие// Лит. критик. 1936. № 8. С. 170].

[24] В.Коваленко. Трикстеры и демиурги у Платонова // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 2. М., 1995. С. 128.

[25] СМ., например, "Потомки солнца": "И никто не знал, что было сердце и страдание у инженера Вогулова. Такое сердце и такая душа, каких не должно быть у человека. Он двадцати двух лет полюбил девушку, которая умерла через неделю после их знакомства (...).

И потом в нем случилась органическая катастрофа: сила любви, энергия сердца хлынула в мозг, расперла череп и образовала мозг невиданной, невозможной, неимоверной силы" [А.Платонов. Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 1. С. 39-40].

Или в повести "Эфирный тракт" противопоставляется достаточно четко наука, деятельность и возможность любить:

"Валентине было двадцать лет — возраст, когда выносится решение: что делать — полюбить ли одного человека или любовную силу обратить в страсть познания мира? Или, если жизнь в тебе так обильна, объять и то, и другое?

Нам это непонятно, но тогда будет так. Наука стала жизненной физиологической страстью, такой же неизбежной у человека, как пол (...).

Но Кирпичников изобретал не одной головой, а также сердцем и кровью, поэтому Валентина в нем возбуждала только легкое чувство тоски. Силы его сердца были мобилизованы на другое (А.Платонов. Собрание сочинений. Т 1. С. 209-211).

[26] Стихотворение "По деревням колокола..." (цит. по: Лангерак Т. Андрей Платонов: Материалы для биографии... С. 60).

[27] См., например, ранний рассказ "Маркун": "Даже когда он корчился в кошмарах, он помнил о своих машинах, об ожидающих чертежах, где им рождались души будущих производителей сил" (А.Платонов. Собрание сочинений. Т. 1. С. 25).

[28] В рассказе "Фро": "Паровоз курьерского поезда, удалившись, запел в открытом пространстве на расставание: провожающие ушли с пассажирской платформы обратно к оседлой жизни, появился носильщик со шваброй и начал убирать перрон, как палубу корабля, оставшегося на мели" [А.Платонов.Собрание сочинений. Т. 2. С. 128]. В "Сокровенном человеке" Фома Пухов меняет паровоз на пароход, и с тем же успехом начинает чинить двигатели. Там же: "Начальник потянул веревку к паровозу — тот запел, как нежный пароход" (А.Платонов. Государственный житель. С. 33).

[29] См. Faryno E. Белая медведица, ольха, мотовилиха и хромой из господ. Археопоэтика "Детства Люверс" Б.Пастернака. Stockholm, 1993. S. 5.

[30] Фарыно Е. Введение в литературоведение. Варшава, 1991. С. 357.

[31] А.Платонов. Чевенгур. М., 1989. С. 52.

[32] См. стихотворение в прозе "Рельсы":

"— О, много погибнет... Умрут без числа... Но я знаю, уверен: скуют, опояшут вселенную быстрыми, сильными рельсами воли.

То-то родится в усильях железных, то-то взойдет и возвысится, гордо над миром взовьется, вырастет новый, сегодня не знаемый нами, краса-восхищенье, первое чудо вселенной, бесстрашный работник — творец-человек" [Гастев А.К. Поэзия рабочего удара. М., 1971. С. 125]. Хотя Толстая-Сегал и утверждает, что влияние Гастева на Платонова было ограниченным и "сохранялось только в "машинизме" Платонова: в "машине" он видел, как и Гастев, сгусток человеческого разума, более ценный и более хрупкий, чем создавшие ее индивиды" [Толстая-Сегал е. Идеологические контексты Платонова // Андрей Платонов. Мир творчества. М., 1994. С. 53], мы увидим, что мифологическая основа процитированного отрывка (перерождение мира через посредство машины) присутствует и в прозе Платонова, и что в отношении Гастева и Платонова скорее правы В.А.Пронин и Л.Н.Тагалов: "В машине поэт хочет видеть универсальное (и потому у раннего Платонова абстрактное) орудие преобразования мира. И здесь он сближается с А.Гастевым" [Пронин В.А., Тагалов Л.Н. А.Платонов — поэт (сборник "Голубая глубина") // Творчество А.Платонова. Статьи и сообщения. Воронеж, 1970. С. 138].

[33] Платонов А. Собрание сочинений. Т. 1. С. 409.

[34] См. Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии... С. 271.

[35] См. то же в анализе "Счастливой Москвы" Н.Друбек-Майер: "Самое важное дело социализма — изжить дурную бесконечность, обусловленную именно той душой, о которой все время идет речь. Гноящаяся, старая душа мира в романе уничтожается и замещается подземной машиной, которая вместо "женского" произвола, вредного "подсознания" насаждает порядок" [Н.Друбек-Майер. Россия — "пустота в кишках" мира. "Счастливая Москва" (1932-1936 гг.) А.Платонова как аллегория // НЛО. № 9. 1994. С. 261].

[36] См.: Малыгина Н.М. Художественный мир А.Платонова в контексте литературного процесса 1920-1930-х годов. АДД. М., 1992. С. 30.

[37] Платонов А. Среди животных и растений // Платонов А. Течение времени. М., 1971.

[38] А.Платонов. Чевенгур. М. 1989. С. 292.

[39] Пронин В.А., Тагалов Л.Н. А.Платонов — поэт... С. 139.