Коллективный субъект поэзии Пролеткульта

Литературная деятельность пролетарских культурно-просветительных организаций (Пролеткульта) традиционно рассматривается сквозь призму идеологических тенденций революционной эпохи, прежде всего богдановской концепции пролетарской культуры. Но идеологическая система, организуя культурно-просветительную работу, целью которой были агитация и массовое вовлечение пролетариата под знамена новой государственной власти, оказалась стимулом для актуализации мифологических принципов моделирования мира в формирующейся культуре. С другой стороны, последнее было обусловлено и логикой эволюции художественных систем, а именно — концепцией художественного знака в постсимволизме. С помощью этой триады (идеология — миф — знак) может быть описана поэтическая система Пролеткульта, уникальное явление массовой поэзии, появившееся на авансцене русской революционной культуры.

Поэзию Пролеткульта возможно отнести к «первичным стилям», отождествляющим совокупность знаков с социофизическим бытием (И. П. Смирнов. Мегаистория. СПб., 2000). Наиболее ярким примером такого отождествления может послужить собственно культурная теория Пролеткульта, а именно восприятие культуры (литературы, искусства) как “орудия борьбы” пролетариата наравне с “политической, экономической и кооперативной формами движения”. На основании этого представления, лежащего в основе текст-практик Пролеткульта, он может быть вписан в более широкий контекст постсимволизма.

Моделирование картины мира в системе Пролеткульта происходит по мифологическим принципам, связывающим произнесение слова с созданием мира (вещи): называние, именование события обеспечивает его совершение (существование); поскольку художественный знак есть продолжение фактической действительности, поэтический дикурс обретает перформативную силу. Как пишет Ролан Барт, «слово служит лишь средством к ее (цели – М. Л.) достижению: для них слово несет в себе дело, но само таковым не является. Таким образом, язык вновь сводится к своей природной роли коммуникативного орудия, носителя «мысли» (Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 138).

Следствием отождествления мира смыслов с миром вещей является и то, что ‘дар слова, песни’ оказывается принадлежащим заводам, станкам и проч. орудиям; именно они оказываются источником сознательности пролетариата и им, соответственно, и принадлежит «настоящее слово». Пролетарский поэт получает этот дар, работая на заводе.

Завод в этой системе оказывается культурогенным началом, и «творческие способности» пролетария обеспечиваются его связью с заводом. Об этом отождествлении, принципиальном для пролеткультовской художественной системы, пишет и Л. Клейнборт: «Когда пролетарий впитывает в себя кровь и сок металла, он перестает быть рабом, а делается творцом». В поэзии Пролеткульта происходит уравнивание «лирического героя» с заводом, машиной (что есть также следствие характерного для «примарных культур» отождествления субъекта с объектом):

Тело — гибкая пружина,
Страсти — пламя горна.
Перенял я у машины
Быть во всем упорным (В. Александровский)

Стремление авторов «первичных стилей» представить «другого как себя» реализуется в Пролеткульте прежде всего в концепте коллективизма. Если для реализма “он” есть “я”, то для поэтов Пролеткульта “Я”=”Мы”. С этим связано «стремление реализма сделать текст педагогически эффективным, разомкнуть грань между элитарной и массовой культурой» (И. П. Смирнов), не только свойственное Пролеткульту, но и являющееся его прямой задачей: в первые годы после революции Пролеткульт выступает как инструмент «символического насилия», как посредник, адаптирующий и формирующий большевистскую идеологию для усвоения ее массами.

Лирический герой пролеткультовской поэзии — коллектив, «Мы», весь пролетариат в целом:

На смуглые ладони площадей
Мы каждый день расплескиваем души (В. Александровский)

Ковшом Медведицы черпнули
Мы счастье вольного труда” (М. Герасимов)

Перенесение на авторское “Я” свойств “Мы” с одновременной потерей свойств собственно «Я» — одно из основных дифференцирующих признаков этой системы (в этом отношении Пролеткульт вполне вписывается в авангардное самоотрицание). Собственно, слово может быть создано именно коллективом, а не отдельным поэтом:

Эти песни мне пропели миллионы голосов,
Миллионы синеблузых, сильных, смелых кузнецов (В. Кириллов)

Восстаньем, Революцией, под звуки Марсельезы,
Коллективно создана Поэма из Поэм… (И. Садофьев)

Семантика и риторика пролеткультовской поэзии неразрывно связана и может быть обусловлена (и сама обусловливает) формирующейся в это время новую советскую картину мира. Во многом поэты Пролеткульта наследуют партийной риторике дореволюционных нелегальных изданий (партийная риторика начинает проникать в литературную критику и эссеистику во время революции и оказывает огромное влияние на формирование соцреалистического дискурса), во многом они сами являются создателями как этой риторики (публиковаться они начала за несколько лет до революции, и печатались как в «Правде», так и в других рабочих социал-демократических изданиях), так и новой послереволюционной символики (после революции именно на их плечи ложится работа по агитации и пропаганде как в рабочих клубах, так и на фронте, выпуски листовок, плакатов, эмблем, росписи агитвагонов, отправлявшихся на фронт и т. д.). Возможно, структура пролеткультовской картины мира (и способы ее моделирования) как раз и может быть выведена и объяснена исходя из ее прагматических функций, ее нацеленности на воздействие, на управление массами, на просвещение. Как пишет Ханс Гюнтер, «в 1920-е годы текст в соответствии с общим техническо-утопическим идеалом был сконструирован как машина для производства желаемого эффекта на читателя» (Гюнтер Х. Соцреализм и утопическое мышление // Соцреалистический канон. СПб., 2000. С. 46).

В идеале пролетарская поэзия должна прежде всего обладать силой воздействия. Выполнение этой функции обеспечивает некоторая примитивность создающейся ими семантики, схожей с мифологической — наслоение идеологических форм на мифопоэтические структуры было простейшим решением задачи «воздействия».

Мифологический изоморфизм «я» и коллектива обусловливает положительные коннотации «грядущего», в отличие от символистского понимания личной смерти как конца мира в контексте символистского «мира без нового», где «грядущее ассоциировано с остановкой хроникального движения, которая предопределена полным совпадением индивидуального времени “я” и универсального мирового времени” (Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977. С. 73): смерть «я», отождествленного с коллективным «мы», в Пролеткульте предполагает его дальнейшее воскресение в коллективе:

Он мертв. Но с нами он вечно будет
Живой, воскреснув в сердцах у нас... (А. Крайский)

Вперед к победе! Из павших всякий
Незримо с нами, и смел, и юн... (И. Садофьев)

С точки зрения прагматического подхода, отношения текстовой реальности и автора в постсимволизме таковы, что «автор будет не просто описывать некоторую ситуацию, но и вовлекаться в нее...» (Смирнов 2000: 113). Это безусловно справедливо для Пролеткульта. В лирике авангарда «родство и совпадение интересов автора и героя» обнаруживается частотностью обращений к «ты» и «вы» и зачинов с «мы», в Пролеткульте же эта установка приобретает тотальный и принципиальный характер. Пролетарская поэзия — та, которая пишется рабочими и о рабочих, то есть слияние автора и героя (по сути, ритуальное в своей основе) в поэзии Пролеткульта заложено идеологической программой (концепция пролетарской культуры и коллективного творчества) и фактически сформулировано в декларациях. Но в силу агитационной и «воспитательной» функции в текстах пролеткультовцев сливаются также автор и слушатель / читатель (ср. «многоголосые декламации» пролетарской поэзии в театральных студиях Пролеткульта, приобретающие характер и — функции ритуального действа).